Бунтарка. Берег страсти - Страница 47

Жюль смотрел на нее, обезоруженный, будто ее нежные, тонкие пальцы касались не клавиш из слоновой кости, а его приоткрытых губ. Казалось невозможным, чтобы ни она, ни Бомарше не почувствовали, что происходит с ним. Но они ничего не заметили. Она продолжала играть, Бомарше, откинувшись в кресле, улыбался от удовольствия и потягивал коньяк. Жюль прикрыл лицо рукой, будто защищаясь от огня. Научившись скрывать свои чувства, он и сейчас должен был это делать. А это означало, что ему придется спрятать свой секрет в потайных уголках сердца. Это была самая замечательная, но и самая ужасная тайна.

Он не пошевелился, пока Вивиан не перестала играть. Когда мужчины стали аплодировать ей, она даже не взглянула на них, а лишь рассеянно улыбнулась и стала искать ноты другого произведения. Она выбрала что-то подходящее случаю, когда можно играть, пока оба джентльмена разговаривают. Бомарше, хорошо поняв намек, заговорил, а Жюлю хотелось задушить его или встать и отправиться домой. Поскольку и то и другое исключалось, ему пришлось вести беседу.

Но он все время ощущал присутствие Вивиан — видел краем глаза ее грациозные движения, ее волнение. Может, она обиделась на то, что он не обращает на нее внимания, или же полностью забыла о нем? Бомарше тем временем ушел от тем, которые затрагивались за ужином, и начал говорить об Америке и о Войне за независимость. Вынужденный хотя бы внешне проявлять интерес к тому, что говорит гость, Жюль вставлял кое-какие реплики, а затем вспомнил о документе, который принес в этот вечер специально для того, чтобы передать ему.

Когда зазвучал более громкий пассаж, Жюль достал из кармана бумагу и передал Бомарше, сделав знак сразу же убрать ее. Но тот развернул документ, прочитал его и именно в тот момент, когда музыка стала тише, воскликнул:

— Пять тысяч! Это царская щедрость: в два раза больше суммы, которую вы обещали мне.

Жюль слишком поздно взглянул на Вивиан и снова дал знак Бомарше спрятать бумагу. В это мгновение ее пальцы застыли на клавишах. Она повернулась, встала и подошла к камину. Жюль поднял голову, когда она остановилась перед ними. Его лицо дрогнуло, будто жар от горевших поленьев коснулся его. Тут она спокойно, но твердо произнесла:

— Господа, мне хотелось бы знать, для чего предназначены эти деньги.

Бомарше несколько растерялся, но ответил:

— Мадемуазель, при всем моем уважении, это касается только нас.

Жюль встал.

— Боюсь, моя племянница так не считает.

Он подошел к двери, закрыл ее, вернулся и остановился у кресла Бомарше, коснувшись его плеча:

— Я не против того, Вивиан, чтобы вы узнали, на что пойдут эти деньги, при условии, если вы поклянетесь, что правда останется в стенах этой комнаты.

Бомарше удивленно поднял голову.

— Она сдержит свое слово, я ручаюсь за это.

Бомарше был явно встревожен, а тем временем Жюль наблюдал, как в глазах Вивиан отражаются ее мысли. Он знал, почему она молчит: ей не хотелось связывать себя обязательствами ради информации, которую он собирался сообщить ей, ибо та однажды могла быть использована ей во вред. Она была слишком благородна, чтобы дать слово, а потом нарушить его. А что, если ей захочется обсудить то, что он сообщит, с кем-нибудь, например с Луни?

Наконец девушка сказала:

— Даю слово. При условии, что я вольна упомянуть об этом еще одному человеку — месье де Луни.

Жюль поморщился, но тут же обратился к Бомарше:

— Вы знаете его. И мы не сомневаемся в его преданности.

Бомарше секунду колебался, затем согласно кивнул. Наступила пауза, и, поняв, что объясняться придется ему, он сказал:

— Мадемуазель, эти средства пойдут на закупку оружия для Войны за независимость тринадцати английских колоний в Америке.

Увидев ее удивление, Жюль сказал:

— Месье де Бомарше отвечает за закупку оружия и его отправку в Соединенные Штаты.

Ему не было необходимости говорить, перед кем Бомарше несет ответственность, — Вивиан знала, что это может быть лишь министерство. Она только что бросила вызов агенту правительства его величества, который находится на дипломатической службе.

Между тем Бомарше, который за один вечер вкусил достаточно наслаждений, поднялся, собираясь уходить. Он не потребовал никаких гарантий, что мадемуазель де Шерси будет молчать, за что та была ему благодарна не меньше Жюля.

Пока Жюль провожал гостя, Вивиан опустилась в кресло, понимая, что натворила. Она влезла в частную сделку и даже не извинилась, не сочтя нужным проявить хоть каплю уважения к ее участникам. Только что дядя отдал пять тысяч ливров не в оплату карточных долгов или для удовлетворения дорогого каприза. Эта сумма пойдет на поддержку дела, в которое они оба верили.

Когда Жюль, вернувшись в комнату, поймал ее взгляд, то не без стыда понял, что она ждет его гневного осуждения. Он подошел к камину, и Вивиан встала:

— Дядя, я приношу свои извинения.

— Для месье Бомарше эти извинения немного запоздали. Он был в полном замешательстве. По тому, как он прижал эту бумагу к груди, думаю, он ждал, что вы вырвете ее из рук. Возникла по-настоящему комичная сцена. — Не дождавшись ответа на свои слова, он продолжил: — У вас привычка в присутствии других подвергать сомнению то, как я веду семейные дела. Я буду признателен, если эта выходка станет последней. И запомните: капитал Мирандолы не тратился и не будет тратиться, пока я управляю этим имением.

Она кивнула, но опять не удержалась:

— Продажа городского особняка, должно быть, принесла значительную сумму.